Rambler's Top100 Індекс цитування Яндекс.Метрика
Портал интересных статей » Личности и авантюристы » Месть Лермонтова
Месть Лермонтова

В нашем обществе фраза «он погубил столько-то репутаций» значит почти «он выиграл столько-то сражений».


М.Ю. Лермонтов, «Княгиня Литовская»


История гордости, любви и предательства, пережитая Екатериной Сушковой и Михаилом Лермонтовым, давно известна узкому кругу литературоведов, но ученые не желают обнародовать пороки своего кумира. Поэтому, хотя мемуары главной героини романа - Екатерины Сушковой-Хвостовой (1870) и замечания ее сестры (1872) давно известны, их полностью напечатали только раз, в 1928 году, да и то для того, чтобы показать пороки дворянского общества. Сам Лермонтов описал эти события в повести «Княгиня Лиговская», постаравшись оправдать и облагородить поступки героя - Печорина.


СВЕТСКАЯ ЛЬВИЦА


Месть Лермонтова

Мемуаристка Сушкова, несомненно, обладала литературным даром, а многие ее родные были известными литераторами и политиками: поэтесса Ростопчина и романистка Ган приходились ей кузинами, князь Долгорукий, известный писатель конца XVIII века, — ее дядя со стороны матери, а историк Москвы Сушков — со стороны отца, политик и мемуарист граф Витте и философ Блаватская — ее племянники...


Екатерина Сушкова, дочь красавицы княжны Анастасии Долгорукой, вышедшей замуж по большой любви за красавца, кутилу и игрока Александра Сушкова, родилась в 1812 году. Сушковы принадлежали к знатному московскому роду. В семье деда, Василия Сушкова, симбирского губернатора, девочка провела раннее детство. Вскоре отец ее проигрался и разорился, мать вынуждена была разъехаться с ним, не выдержав буйства и «необузданной страсти»: пьяный, он бросался на нее с охотничьим ножом. По разводу старшая дочь, Екатерина, осталась в семье отца, который передал опеку над семилетней девочкой своей сестре — Марии Васильевне Беклешовой.


В семье Беклешовых Екатерина Сушкова провела свою юность. Дядя и тетя, жившие то в провинции, то в Петербурге, заботились о ней, и когда ей исполнилось 16 лет, вывезли в свет. На первом же балу в доме Хвостова, племянника Суворова, она танцевала с сыном хозяина, чиновником Министерства иностранных дел, за которого спустя десять лет вышла замуж. Хорошенькая, изящная брюнетка имела большой успех, но найти хорошую партию бесприданнице было трудно. К тому же она любила столичную жизнь, танцы, салоны, прогулки, посещения выставок.


С Лермонтовым, которому не было и 16, Сушкову познакомила в Москве весной 1830 года его двоюродная сестра Сашенька Верещагина. Сушковы, Верещагины, Лопухины, Тютчевы, Арсеньевы и Столыпины — все состояли в родстве и свойстве, были знакомы семьями. Бабушка Лермонтова, получив после смерти дочери опеку над внуком, не любила афишировать малоизвестную фамилию его отца, своего зятя.


Михаил Юрьевич еще учился тогда в Благородном пансионе при университете. Соученики вспоминают его как «неуклюжего, сутуловатого, маленького брюнета с лицом оливкового цвета, как бы смотрящего исподлобья», и добавляют, что «темные волосы его были приглажены на голове, темно-карие большие глаза пронзительно впивались в человека. Вся фигура этого студента внушала какое-то безотчетное к себе нерасположение».


Сушкова пишет: «Ученые занятия не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье, и на вечерах; все его называли просто Мишель, не заботясь нимало о его фамилии. Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозила отрешить его от вверенной ему должности. Однажды Сашенька вдруг сказала мне:


- Как Лермонтов влюблен в тебя!


- Лермонтов! Да я не знаю его и, что всего лучше, в первый раз слышу его фамилию.


- Мишель! — закричала она. — Поди сюда, покажись. Catherine утверждает, что она тебя еще не рассмотрела…


- Вас я знаю, Мишель, и знаю довольно, — сказала я вспыхнувшему от досады Лермонтову, — но мне ни разу не случалось слышать вашу фамилию, вот моя единственная вина, я считала вас, по бабушке, Арсеньевым.


- А его вина, — подхватила немилосердно Сашенька, — это красть перчатки петербургских модниц и вздыхать по них.


Мишель рассердился на нее и на меня и опрометью побежал домой...»


Таким образом, роман начался как банальная влюбленность юного молодого человека в столичную светскую львицу.


«СТИХИ ВАШИ ЕЩЕ ВО МЛАДЕНЧЕСТВЕ»


Летом Сушковы отправились в подмосковное имение, где их соседями оказались Столыпины-Арсеньевы. Молодые люди большой компанией гуляли и катались на лошадях, осматривали старинные окрестные монастыри.


Екатерина Сушкова вспоминала: «Сашенька и я, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах». В те дни он посвятил Сушковой несколько стихотворений: Благодарю!.. Вчера мое признанье И стих мой ты без смеха приняла; Хоть ты страстей моих не поняла, Но за твое притворное вниманье Благодарю! После паломничества в Троице-Сергиеву лавру, пока все ожидали обед, «один только Лермонтов не принимал участия в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги, и он как будто не замечал нас, не слышал, как мы шумели, усаживаясь за обед, и принимались за ботвинью. Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи: У врат обители святой Стоял просящий подаянья, Бессильный, бледный и худой От глада, жажды и страданья. Куска лишь хлеба он просил, И взор являл живую муку, И кто-то камень положил В его протянутую руку. Так я молил твоей любви С слезами горькими, с тоскою, Так чувства лучшие мои На век обмануты тобою! Лермонтов обратился ко мне: — А вы будете ли гордиться тем, что вам первой я посвятил свои вдохновенья?


- Может быть, более других, но только со временем, когда из вас выйдет настоящий поэт, а теперь, Monsieur Michel, пишите, но для себя одного…


- А теперь вы еще не гордитесь моими стихами?


- Конечно, нет... ведь, со гласитесь, что и вы, и стихи ваши еще во младенчестве.


Осенью, когда начался сезон балов, Екатерина Александровна предпочла танцевать с высокими петербургскими конногвардейцами, а не со студентом, которому даже не позволялось по молодости посещать балы в Дворянском собрании. Узнав об ее светских успехах — с ней охотно танцевал даже брат императора, великий князь Михаил Павлович, заметивший красавицу еще в Петербурге, — Лермонтов бледнел от ревности и посылал одно стихотворение за другим.


Влюбленный Лермонтов выбирал разнообразные формы посылки мадригалов.


«Я сидела у окошка, как вдруг к моим ногам упал букет из желтого шиповника, а в середине его торчала знакомая серая бумажка, даже и шиповник-то был нарван у нас в саду: Передо мной лежит листок... И я вчера его украл И для добычи дорогой Готов страдать — как уж страдал! Изо всех поступков Лермонтова видно, как голова его была набита романическими идеями и как рано было развито в нем желание попасть в герои и губители сердец», — вспоминала Сушкова.


Осенью Москву охватила эпидемия холеры, и девушку отправили в Петербург.


«МЫ ХОЛОДНО РАССТАЛИСЬ»


Через год Лермонтов переехал в Петербург и поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков. Друг юности Лермонтова Шан-Гирей писал: «Нравственно Мишель в школе переменился не менее, как и физически, следы домашнего воспитания и женского общества исчезли; в то время в школе царствовал дух какого-то разгула и кутежа...»


После двухлетнего обучения Лермонтов был выпущен в гвардейский гусарский царскосельский полк и только тогда, в 1834 году, появился в столичном обществе.


Сушкова тем летом стала невестой Лопухина, который пообещал ей, приехав осенью из Москвы, «просватать» ее у дяди. Лермонтов, как дворянин близкого семейного круга и родственник Лопухина, стал бывать в доме Беклешовых и у их ближайших друзей, постоянно танцуя мазурку (в которой был не виден его маленький рост) с Екатериной Александровной. Как писала ее сестра Елизавета Александровна в 1872 году, однажды «Екатерина, необыкновенно оживленная, поведала мне, что Лермонтов, достав в разговоре с ней крест, произнес клятву в жгучей любви и подарил ей кольцо. Я заключаю, что он обязал такою же клятвой и ее, но что она, к чести ее будь сказано, произнесла свою гораздо искреннее».


Приехал Лопухин, его спокойная преданность показалась неинтересной. Сушкова пишет: «Я провела ужасные две недели между двумя этими страстями. Лопухин трогал меня своею преданностью, покорностью, смирением, но иногда у него проявлялись проблески ревности. Лермонтов же поработил меня совершенно своей взыскательностью, своими капризами, он не молил, но требовал любви, он не преклонялся, как Лопухин, перед моей волей, но налагал на меня свои тяжелые оковы, говорил, что не понимает ревности, но беспрестанно терзал меня сомнениями и насмешками.


Меня приводило в недоумение, что они никогда не встречались у нас, а только один уедет, другой тотчас войдет. Дуэль между ними была моей господствующей мыслью.


Лермантов всеми возможными, самыми ничтожными средствами тиранил меня, постоянно повторял: «Что вам до других, если вы мне так нравитесь?» Он говорил мне, что решил прежде всего выпроводить Лопухина, потом понемногу стал уговаривать бабушку Арсеньеву согласиться на нашу свадьбу...


Через три месяца Лопухин совершенно распрощался со мной перед отъездом своим в Москву. Я была рада его отъезду, мне с ним было так неловко и отчасти совестно пред ним; к тому же я воображала, что присутствие его мешает Лермонтову просить моей руки. На другой день Мишель принес мне кольцо, которое я храню, как святыню, хотя слова, вырезанные на кольце, теперь можно принять за одну только насмешку.


Потом один раз, вечером, у нас были гости, играли в карты, я с Лизой и дядей сидела в его кабинете. Лакей подал мне письмо, я начала читать его и, вероятно, очень изменилась в лице, потому что дядя вырвал его у меня из рук и стал читать по-французски вслух, не понимая ни слова, ни смысла, ни намеков о Лопухине, о Лермонтове, и удивлялся, с какой стати злой аноним так заботится о моей судьбе. Но для меня каждое слово этого рокового письма было пропитано ядом, и сердце мое обливалось кровью.


«Милостивая государыня, Екатерина Александровна! Позвольте человеку, глубоко вам сочувствующему, уважающему вас и умеющему ценить ваше сердце и благородство, предупредить вас, что вы стоите на краю пропасти, что любовь ваша к нему (известная всему Петербургу, кроме родных ваших) погубит вас. Вы и теперь уже много потеряли во мнении света, оттого что не умеете и даже не хотите скрывать вашей страсти к нему.


Поверьте, он недостоин вас. Для него нет ничего святого, он никого не любит. Его господствующая страсть: господствовать над всеми и не щадить никого для удовлетворения своего самолюбия. Я знал его прежде, чем вы, он был тогда и моложе и неопытнее, что, однако же, не помешало ему погубить девушку, во всем равную вам по уму и по красоте. Он увез ее от семейства и, натешившись ею, бросил....


Одно участие побудило меня писать к вам; надеюсь, что еще не поздно!


Я ничего не имею против него, кроме презрения, которого он вполне заслуживает. Он не женится на вас, поверьте мне; покажите ему это письмо, он прикинется невиновным, обиженным, забросает вас страстными уверениями, потом объявит вам, что бабушка не дает согласия на брак. В заключение прочтет вам длинную проповедь или просто признается, что он притворялся, да еще посмеется над вами, и это лучший исход, которого вы можете надеяться и которого от души желает вам.


Ваш неизвестный и преданный друг NN».


Тут моя сестра Лиза сочла нужным громко сказать тете, что в письме намекалось на Лермонтова, которого я люблю, и на Лопухина, за которого не пошла замуж по совету и по воле Мишеля...


Открыли мой стол, перешарили все в моей шкатулке, перелистали все мои книги и тетради, конечно, ничего не нашли. Поочередно допрашивали всех лакеев, всех девушек, не была ли я в переписке с Лермонтовым, не целовалась ли с ним, не имела ли я с ним тайного свидания.


Я была отвержена всем семейством: со мной не говорили, на меня не смотрели, мне даже не дозволялось обедать за общим столом. Моей единственной отрадой была мысль о любви Мишеля. Он заезжал несколько раз, но ему отказывали. Дня через три после моей опалы он еще раз приехал, расшумелся в лакейской.


На меня надели шубу, будто мы едем в театр и потому только отказываем ему. На его расспросы я твердила бессвязно: «Анонимное письмо — меня мучат — нас разлучают — я никогда не изменюсь». — «Как нам видиться?» — «На балах после домашнего ареста, когда меня выпустят». И он уехал, он в последний раз был в нашем доме.


На вечер к Лонгиновым меня вывезли через месяц. Там я впервые увиделась с Лермонтовым. Мы не могли танцевать, но сели рядом и могли говорить. Когда тетя кончала партию карт, нас предупреждали. Он старался поддержать во мне надежду, но больше уговаривал о побеге, о тайном браке, я восставала против этой мысли. Потом я видела его реже.


На страстной неделе я говела и всю душу излила в исповеди. Почтенный духовник одобрил мой отказ бежать с Лермонтовым, старался доказать мне, что он меня не искренно любит, и советовал выйти за другого, которого я могла бы искренне уважать. В первый день Христова Воскресения была такая снежная метель, что десятки людей погибли на улицах, занесенные снегом; я так была настроена, что во всем этом видела грустные предзнаменования для себя.


На последнем балу я решилась втайне танцевать с ним мазурку. Я танцевала, когда Мишель приехал; как стукнуло мне в сердце, когда он прошел мимо меня и... не заметил! Я взглянула в его сторону, улыбнулась — он отворотился! Мои подруги подвели ко мне Мишеля...


Последние его слова были: «Я ничего не имею против вас, что прошло, того уже не воротишь, да я ничего уж и не требую, я вас больше не люблю, да, кажется, никогда не любил».


Мы очень холодно расстались, я была рада своему скорому отъезду в деревню».


«МЫ ЕЩЕ НЕ РАСКВИТАЛИСЬ»


Свой «подвиг» Лермонтов описал в письме московской приятельнице Верещагиной, которая сама имела виды на Лопухина и, по слухам, просила Лермонтова расстроить его предстоящий брак.


«Я понял, — писал Лермонтов, — что мадемуазель С, желая изловить меня, легко себя скомпрометирует со мною. Если я начал за нею ухаживать, то это не было отблеском прошлого, вначале это было просто развлечением, а затем стало расчетом. Вот я ее и скомпрометировал.


Я публично общался с нею, как если бы она была мне близка, давал ей чувствовать, что только таким образом она может покорить меня. Когда я заметил, что мне это удалось, но что один дальнейший шаг меня погубит, я прибегнул к маневру.


Прежде всего на глазах света я стал более холодным к ней, а наедине более нежным, чтобы показать, что я ее более не люблю, а что она меня обожает (в сущности, это неправда).


Когда она стала замечать это и пыталась сбросить ярмо, я первый публично ее покинул. Я стал жесток и дерзок, стал ухаживать за другими и под секретом рассказывать им выгодную для меня сторону истории.


Она была так поражена неожиданностью моего поведения, что сначала не знала что делать и смирилась, что подало повод к разговорам и придало мне вид человека, одержавшего полную победу; затем она очнулась и стала везде бранить меня, но я ее предупредил, и ненависть ее показалась и друзьям, и недругам уязвленною любовью.


Далее она пыталась вновь завлечь меня напускной печалью, рассказывала всем близким моим знакомым, что любит меня. Я не вернулся к ней, а искусно этим воспользовался.


Не могу сказать вам, как это все пригодилось мне. Но вот смешная сторона истории. Когда я увидел, что в глазах света надо порвать с нею, а с глазу на глаз, все-таки еще казаться ей верным, я живо нашел прелестное средство — написал анонимное письмо на четырех страницах. Я искусно направил это письмо так, чтобы оно попало в руки тетки. В доме гром и молния...


На следующий день еду туда рано утром, чтобы не быть принятым. Выражаю свое удивление Екатерине Александровне, она говорит мне, что родные запрещают ей говорить и танцевать со мною: я в отчаянии, но остерегаюсь нарушить запрещение дядюшек и тетушек.


Так шло это трогательное приключение, которое, конечно, даст вам лестное обо мне мнение! Впрочем, женщина всегда прощает зло, которое мы делаем другой женщине (Ларошфуко). Теперь я не пишу романы, я их делаю...


Итак, вы видите, я хорошо отомстил за слезы, которые меня заставило проливать пять лет тому назад кокетство мадемуазель Сушковой.


О, мы еще не расквитались!.. Она мучила сердце ребенка, а я только подверг пытке самолюбие старой кокетки (Е.А. было 22 года. — Авт.). Но, во всяком случае, я в выигрыше: она мне сослужила службу».


Спустя полгода Сушкова случайно увидела письмо у своей «подруги» и все поняла...


«КНЯГИНЯ ЛИГОВСКАЯ»


Через три года после разрыва с Лермонтовым, в 1838-м, Сушкова вышла замуж за своего поклонника — дипломата Хвостова, который не был осведомлен о тайном скандале. Венчание происходило в петербургской церкви Святых Симеона и Анны на Моховой.


Лермонтов присутствовал, потом он опередил молодых и при их входе в дом рассыпал солонку соли, приговаривая: «Пусть молодые ссорятся и враждуют всю жизнь». Но ему не удалось испортить их отношения. Живя в Тифлисе, куда дипломат Хвостов был откомандирован Министерством иностранных дел, они Лермонтова не принимали.


Много лет спустя, побывав по делам мужа в Неаполе, Марселе и Генуе, овдовев и воспитав двух дочерей, за год до смерти, в 1867-м, Сушкова-Хвостова, прочитав драму Лермонтова «Два брата», передала свои «Воспоминания» известному литературоведу Семеновскому. Она писала: «Лермонтов — всегда расчетливый и загадочный... Сердце у него было доброе, первые порывы всегда благородны, но непонятная страсть казаться хуже, чем он был, старание из всякого слова извлечь сюжет для описания, а главное, необузданное стремление прослыть «героем, которого было бы трудно забыть», почти всегда заставляли его пожертвовать эффекту лучшими сторонами своего сердца».


Романтические мемуары Сушковой написаны великолепным языком и являются неоценимым источником в исследовании быта и нравов дворянского общества первой трети XIX века. Через 15 лет после ее смерти была опубликована повесть Лермонтова «Княгиня Лиговская». К счастью, Сушкова никогда не узнала себя в бедной Лизавете Николаевне, обесчещенной Печориным.


***

Нападки маститых литературоведов на «Воспоминания» Екатерины Сушковой-Хвостовой, несмотря на опубликованные в 1882 году письма Лермонтова к Верещагиной, подтверждающие истину ее мемуаров, были таковы, что даже авторитетнейший критик Висковатый не мог простить несчастной героине этого романа того, что «она предала публичности интимные отношения свои к Михаилу Юрьевичу», что она не постеснялась печатно охарактеризовать его «двусмысленную роль»!


Елена ЖЕРИХИНА


-------------------------------------------------------
Источник: «Секретные материалы 20 века»
()
Просмотров: 13724

#1 Наталья [4 ноября 2009 16:53]
интересно
© Портал интересных статей, 2007-2022.Правила перепечатки Разработка сайта — «MaxVoloshin.com»
Система Orphus